ЕХАЛИ ПО УЛИЦАМ ТРАМВАИ

Мой отец умер полгода назад. Но мы часто общаемся с ним, трудно сказать – во сне или наяву, но он постоянно приходит ко мне. Это похоже на сон с продолжением, когда неумолимо чувствуешь: да, вот это уже было, причём ты не можешь осознать, что именно тебе до боли знакомо, было – и всё. Порой возникает впечатление, будто всё в мире так или иначе уже свершилось, а то, что мы переживаем сейчас, и то, что нам предстоит, - лишь вариации на тему прошедшего. Мысль банальная, согласен. Но до безобразия верная.

В тот вечер я приехал на площадь Ильича с вполне конкретной целью: заглянуть в любимый ларёк и выбрать там пару-тройку компакт-дисков для повседневного утешения. С трудом протолкнувшись в узком переходе, я с ужасом узрел, что ларёк преобразовался. Вместо любимой музыки там продавали пустые болванки и дискеты. Концепция вечного возвращения, таким образом, накрылась. Дабы пережечь подступившее к горлу отчаяние, я сел в первый попавшийся трамвай. Кажется, он следовал в сторону Сокольников. Я плохо знал этот район, но перспектива заблудиться меня не пугала. Просто хотелось бездарно убить вечер, испорченный преданными борцами с пиратской продукцией.

Когда в трамвай вошла та девушка, я словно окаменел. Нет, дело не в её внешних данных, подумаешь – невысокого роста, худощавая, с длинными русыми волосами оранжеватого оттенка, в узких очках и в косухе, таких по Арбату знаете, сколько ходит. За спиной её топорщился рюкзак – обыкновенный, старенький, зеленовато-выцветший. Она вошла на второй остановке после меня и встала неподалёку. Меня тотчас охватило беспокойство. Мне стало казаться, будто я её где-то уже встречал. А если и нет, то сейчас встретил её отнюдь не просто так, от основания мира сего было положено так, что я встречу её сегодня, здесь, в этом трамвае. В подтверждение тому наши глаза встретились, и девушка улыбнулась мне – не просто от доброты душевной или оттого, что я приглянулся ей внешне, нет, глаза её говорили больше, дескать: “Ага, ты таки здесь! Я знала, что ты придёшь сюда!”

Всю дорогу я не отрывал от неё глаз, боясь потерять из виду. Трамвай был набит битком, ей наверняка было неловко с таким рюкзаком. Меня подмывало протиснуться к ней и взять его. Тем более я чувствовал – там лежит нечто такое, с чем я непременно должен ознакомиться.

Она вышла возле Лефортовского парка, и я, растолкав стоявших у дверей и выслушав в свой адрес несколько лестных отзывов, выскочил следом. Больше на той остановке никто не вышел, только она и я. Она поправила рюкзак и посмотрела на меня хитрым, интригующим взглядом. Глаза её говорили: “Хочешь узнать, отчего всё в мире так, а не иначе, - следуй за мной”.

Мы шли молча: она впереди, я следом. Мы шагали по парку, залитому вечерним солнцем. Прохожих было много, почти все скамейки были заняты. С одной стороны, мне хотелось как можно скорее разузнать у таинственной незнакомки, в чём дело. В то же время, я растягивал удовольствие неведения, наслаждался этой прогулкой – ибо помнил, что порой жажда истины оборачивается горьким разочарованием, а познание подлинной сути вещей причиняет невыносимую боль!

Так что торопиться мне не следовало. Мы шагали не очень быстро, нас обгоняли то резвящиеся дети, то весёлые курсанты в зелёной форме. Курсанты пили пиво и рассказывали друг другу, как вчера издевались над молодым преподавателем французского языка. Я не совсем понимал, для чего им этот язык, ибо по моим сведениям, война с Наполеоном давно кончилась… впрочем, всё в мире относительно, и кто знает, каково оно на самом деле, ведь и это могло повториться, буквально завтра сюда въедет государь император на белом коне, ему приволокут ключи от квартиры с видом на Яузу, и он заставит всех жрать лягушек и учить наизусть Поля Верлена. Последняя перспектива меня особенно настораживала. Я начал пугливо озираться, и недаром: из-за кустов, из-за спин курсантов медленно выплывал образ Парижа. Дура Эйфелевой башни, чахлые кустики Елисейских полей и прочая дрянь, коей я в жизни не видывал, но которая оттого ярче и сильней вырисовывалась передо мной.

Чтобы отделаться от навязчивых видений, я уставился на качавшийся впереди рюкзак. Приглядевшись внимательнее, я задрожал и едва не споткнулся. Дело в том, что из рюкзака торчали тонкие зелёные стебельки, увенчанные золотистыми макушками. Весь рюкзак, сверху донизу, был набит свежей, отборной коноплёй. Было её, наверно, килограммов десять. Где эта девушка нашла её и почему позволяла себе так свободно разгуливать с этим рюкзаком – оставалось загадкой. Я ускорил шаги и уже настиг было её, но она пошла ещё быстрее, я следом, мы обогнали тех курсантов, они загоготали, кто-то заявил, будто эта девушка похожа на их “француженку”, “токо очки снять – и вобще копия”. Ещё выяснилось, что у той “француженки”, к их великому огорчению, уже есть молодой человек, который возит её на “девятке” по французским кондитерским. Что ж, свято место пусто не бывает. Впрочем, меня это не шибко волновало, я с трудом поспевал за девушкой с рюкзаком. Иногда я боялся, что рюкзак может лопнуть, и вся трава рассыплется, - как тогда оправдываться перед милиционерами, которые тут же сбегутся как по мановению волшебной палочки?

Мы прошли парк, девушка свернула куда-то во дворы. Мы шагали наискосок мимо сталинских гигантов и новых высоток, смешавшихся в причудливом соседстве, пока не вышли к девятиэтажному серо-коричневому дому, выстроенному во времена культа личности и стоявшему буквой “П”. Спустившись по ступенькам, мы зашли во двор, там девушка подошла к двери подъезда и привычным движением протянула руку к кодовому замку. Когда дверь запищала, она дёрнула её, обернулась и, испытующе улыбаясь, тихо проговорила:

-Ну что ж, следуй за мной, горный тролль!

Почему она обозвала меня троллем, да к тому ж ещё и горным, я не стал выяснять. Сердце учащённо забилось. Мы поднялись в старом скрипучем лифте на седьмой этаж, свернули налево, где девушка молча передала мне рюкзак, а потом позвонила в дверь. Рюкзак и вправду был тяжёлым, я подумал: это ж как нужно утрамбовать, чтобы получилась такая тяжесть? Из-за двери грохнула музыка, нам открыл какой-то юноша, симпатичный и с виду не пьяный, они о чём-то заговорили, я ничего не слышал из-за музыки, потом нас попросили войти, я мимоходом пожал руку юноше, его, кажется, звали Вячеславом, но я толком не расслышал. Разувшись, девушка потащила меня на кухню. Там у форточки, у подоконника, заставленного недоеденными банками оливок и солёных огурцов, курили ещё двое, парень в девушкой. Девушка была симпатичной и чем-то походила на ту, с которой я пришёл, только была чуть повыше ростом и без очков. Юноша с растрёпанными тёмными кудрями что-то сладостно втирал ей, рубаха на его груди была расстёгнута, он энергично размахивал руками, и в его речи то и дело проскакивали крепкие выражения. Девушка умилённо и похотливо смотрела на него, казалось, ей всё равно, о чём он там распинается, она хотела быть с ним – и всё.

Завидев нас, парень тут же осёкся, учтиво поклонился, взял свою собеседницу за руку, и они молча ретировались. Девушка, которая привела меня, закрыла дверь в кухню, звуки музыки стихли настолько, что мы могли разговаривать и понимать друг друга. Сняв очки и промокнув платочком вспотевший лоб, она тихо и раздельно проговорила:

-Чувствуй себя как дома. Меня зовут Виолетта. Больше ни о чём пока не спрашивай, потом всё узнаешь. Дай рюкзак!

Я автоматически исполнил приказание. Виолетта расстегнула рюкзак, вытащила пару стебельков, понюхала, радостно заулыбалась:

-Она! Та самая! Откуда – не скажу. Но я сразу поняла, что ты наш человек. Мы с тобой найдём общий язык. Как поняла? По глазам. Вернее, по диаметру зрачков. Ладно, хорош, - она застегнула рюкзак и убрала его в шкаф. – Это ещё пригодится, а на сегодня у нас есть. Предлагаю сейчас, не откладывая в долгий ящик, а то скучно здесь – ё-моё!..

Виолетта вытащила из холодильника высокую салатницу, наполненную желтовато-зелёной массой. По консистенции она напоминала не то мороженое, не то творожную массу. Большой ложкой отделила пару кусков, разложила по тарелкам.

-Сразу предупреждаю: вещь ядрёная. Не подумай, что жадничаю. Но полагаю, что столько в самый раз. Если не вставит – лучше потом добавить, чем заблудиться в других мирах… окей?

Я кивнул головой.

На вкус оказалось ничего. Как мороженое, только со специфическим травяным привкусом. Секрет приготовления мне, естественно, не открыли. Я, впрочем, был настырным:

-И всё-таки, если можно, что за туса? Кто здесь?

Виолетта заулыбалась:

-Ребята ничего. Не скажу, что в доску свои, но вменяемые. Бить не будут, это однозначно. Хотя… мне с ними скучно. Не будь Славик моим кузеном – хрен бы сюда пришла.

Слово “кузен” неприятно резануло слух. Но моё любопытство так и оставалось неутолённым. Мы доели массу, Виолетта тут же сполоснула тарелки. Почесала лоб.

-Пойдём туда, посидим. Главное – не теряй меня из виду. Накроет где-то через час, не раньше. К тому времени нам желательно находиться поблизости, иначе…

Она не договорила, и мы отправились в гостиную. Там стоял стол с остатками пиршества, народу было человек десять, кто-то сидел на диване, остальные танцевали. Нас шумно приветствовали, хотя никто так и не удосужился приглушить музыку, зато кто-то тут же заботливо предложил водки. Виолетта наотрез отказалась, я тоже, ибо знал, что может быть потом, посему мы ограничились пивом.

Мы сели на диван рядом с мрачноватым субъектом в чёрной рубашке, с длинными волосами и пентаграммой на шее. Он тут же принялся орать мне в ухо, мы поговорили о современной музыке, я заявил, что блэк-метал абсолютно деградировал и слушать там больше нечего, юноша с жаром принялся противоречить, потом что-то прогонял про Кроули, ля Вэя и про то, как приносил в жертву лягушек, а теперь он грустит, ибо безнадёжно влюблён. По иронии судьбы (это он сказал по большому секрету), его возлюбленная – та самая, которую мы видели на кухне. Он бродит за ней, аки тень, если б не она – он бы никогда не припёрся в это общество “попсогонов”, но таки пошёл, исключительно ради неё, а она танцует с этим…

-Ну скажи, за что она так со мной? Я ведь ей ничего плохого не сделал! Ничего! Я даже не домогался её, ни разу! Ради неё, ты представляешь, я выучил французский язык – она его преподаёт, да! Я объяснялся ей в любви на французском! Я дарил цветы, водил в кафе, во французскую кондитерскую… я красиво ухаживал, я не напрягал, я ни разу не заставил её слушать “Бурзум”!

Последнее с его стороны было особенно любезно. Однако он не учитывал одного фактора. Когда мы делаем людям добро – они этого попросту не замечают. Считают, будто так и надо. Особенно, если дело касается девушек. И рассчитывать тут на взаимность бессмысленно. “В лучшем случае – равнодушие”. Но вот стоит нам сказать или сделать гадость – тут же вспыхивает реакция, да такая, что мир взрывается и разлетается на кусочки. Это психология, тут ничего не поделаешь.

Я нагнулся к Виолетте, объяснил ей суть дела. Спустя минуту она сидела на коленях у этого парня, томно смотрела на него сквозь очки и гладила по шее. Я краем глаза наблюдал за его возлюбленной. Она сначала делала вид, что не замечает. Всё так же безмятежно и натянуто улыбалась, но я-то чувствовал, что внутри её начинает распирать от чего-то неведомого.

Я хихикаю и подмигиваю Виолетте. Та украдкой смотрит на часы. Ещё минут двадцать. Пока можно расслабиться, я забираюсь с ногами на диван, потягиваю пиво. В голове всё гудит и трясётся от шума вечеринки. Фигуры танцующих крутятся в пыльном и потном чаду. Раскрасневшиеся лица, расстёгнутые рубахи, горящие глаза, похотливые ухмылки… представь, а вдруг бы сейчас разверзлись небеса, и свершилось второе пришествие? Как бы они тогда оправдывались, застигнутые на месте преступления? Эта мысль меня чрезвычайно развеселила, хотя я не больно верил во второе пришествие. Но я подумал об этом, заметив большой золотой крест на груди у одной из девушек. Забавное сочетание: кожаная мини-юбка, короткая блузка с вырезом – и этот крест… вот она бы точно хрен отмазалась… ибо “каждому воздастся по его вере”… вопрос в том, насколько она верит? Говорят, что при крещении поп забивает верхние чакры, и обрывается связь с высшим миром. Не знаю, возможно, брехня.

Я пытаюсь разглядеть у той девушки, не идёт ли какой-нибудь лучик от её темени. Ничего Пусто. Никто не услышит её молитв и запоздалого раскаяния… ой, что это с ней? Я ясно вижу, как на её голове появляются рога. Сама голова вытягивается, покрывается шерстью… пальцы, увенчанные золотыми кольцами, смыкаются в копыта… из-под мини-юбки тянется хвост. Юноша, танцующий рядом, превращается в медведя. Я тяну Виолетту за рукав. Она не изменилась, ни капли. А наш длинноволосый сосед обратился в настоящего тролля. Он сидит, подперев голову, и думает, сколько же ему лет ещё мучиться. А на голове у него растут деревья, ягоды, грибы и поют соловьи. Я пытаюсь разглядеть ту, которую он без памяти любит. Она превратилась в козу, настоящую козу, с белой шёрсткой и колокольчиком на шее, она пытается подпевать, но выходит одно лишь “ме-е-е!” в разных тональностях. Мы с Виолеттой катаемся от дикого хохота. Медведь бросается на нас, злобно рыча. Я испуганно ныряю за тролля, тот сидит и не шелохнётся, Виолетта что-то угрожающе шипит, и медведь смиренно пятится. Мне опять становится смешно. Люди исчезли, остались лишь мы с Виолеттой, все прочие обратились в диких и домашних животных, комната наполнилась жуткими звуками: рычанье, мычанье, блеянье и т.п.

Я смотрю на Виолетту. Она перестала смеяться, она серьёзна как никогда.

-Ты ещё здесь?

Голос звучит как сквозь толщу океанских вод.

-Я… да…

Каждое слово с трудом вырывается из меня, как комок ваты. Комки разлетаются по комнате, и звери пожирают их.

-А ты уверен, что ты – здесь?

-Да…

-Ну-ка, попробуй произнести: “модерато кантабиле”?

-“Мон-мон-до каннибале”… Так?

-Нет, ещё раз!

-“Мо-дерато кана… канабис”… ага?

-Да, почти так…

-А чё это такое?

-А хрен его знает…

-Ты вполне уверена, будто не знаешь, что это означает?

Она молчит.

-А я знаю!

-Откуда?

-Я помню всё, что было от сотворения мира…

-А ты уверен, что мир был сотворён?

-Так написано в книгах!

-Книги – несусветная чушь. Они лишь сбивают с толку и усугубляют депрессию.

-Чему же тогда верить?

-Мне!

Виолетта садится напротив меня, так близко, и берёт мои руки в свои. Она вся начинает искриться. Свет исходит от её сердца, от её волос, её глаз… она мягко улыбается, и мне почему-то становится страшно… почему она такая? Мне кажется, что её лицо не всегда одно и то же… я не могу сосредоточиться, сфокусировать взгляд и ощущения.

-Ты меня слышишь? Отвечай: кто я?

Я пытался произнести её имя, но не мог. Комки ваты смешивались во рту, забивали глотку, и я давился, и задыхался…

-У меня много имён, и все мои. Называй меня как угодно, я отзовусь. Я всегда с тобой, всегда вижу тебя, всего насквозь, все твои дела и помыслы. Тебе лишь кажется, что ты один, но на самом деле…

-Так кто ж ты, наконец?

-Я – Великая Мать, Праматерь, твоя и всего сущего. Я являюсь в разных обликах, но все они лишь мои отражения. Иногда они настолько искажают мой образ, что его почти невозможно почувствовать. Но мы и живём ради того, чтобы осознать это, увидеть во всём многообразии единое начало…

Черты её лица вытягиваются и бледнеют. Одежда на ней становится белой, окутывается светящейся дымкой, а на лоб сползает белый венчик. Глаза смотрят прямо и выразительно, зрачки неподвижны, и меня прошибает холодный пот, я пытаюсь отодвинуться подальше. Руки её холодеют. Я с дрожью отнимаю свои. Да, она мертва! Неподвижна, окостенела. Я дёргаюсь, пытаюсь вскочить, закричать… но всё тело затекло, я не могу издать ни звука, всё, даже лицо, - всё заплыло одной сплошной судорогой.

-Ты видишь себя? Ты видишь себя?

И я вижу: какой-то мальчик, в незнакомом городе, в нарядном костюмчике, бредёт за ручку с пожилой дамой. Кругом много людей, какой-то парк, а вдали высится силуэт… до боли знакомый… чёрт подери… эта башня! Где я? Меня охватывает такая жуть, что я готов бежать прочь куда угодно. Я словно разрываю невидимые цепи, опутавшие меня. Она так же сидит передо мной, мёртвая и неподвижная, похожая на окаменевшую невесту. И вдруг с неё спадают одежды… сине-красная кожа… а под ней что-то шевелится… наверно, черви… она похабно улыбается и придвигается ко мне… о нет, нет!!!

-Тихо ты, не дёргайся! Сиди спокойно, никто нас не видит…

Виолетта сидит прижавшись ко мне, на ней нет ничего, на мне тоже, мы завёрнуты в какое-то одеяло. Она часто и тяжело дышит, как собака. Мне опять страшно.

-Блин… ты что… я ж не могу… в таком состоянии…

-Хочешь сказать – не встанет? В данном случае это не важно. Расслабься. Дыши, как я.

Я сижу, вдыхая запах курева и её тела… она дрожит, часто дышит… я подстраиваюсь в такт её дыханию… это трудно, лицо опять сводит судорогой… я не понимаю, какой в этом смысл… и в этот миг я замираю, и на нас обрушивается такой ураган… это не блаженство, не наслаждение - это что-то запредельное… в глазах темнеет… и ничего более…

Спустя какое-то время я просыпаюсь на том же диване, правда, в комнате как-то всё не так, по-другому, она даже меньше по размеру, и мебель другая… и кто-то одиноко сидит за столом. Я подымаюсь, протираю глаза и обнаруживаю, что это мой отец. Завидев меня, он улыбается и приглашает сесть за стол. Наливает полстакана водки, и на этот раз я не могу отказаться. Мы выпиваем, закусываем какой-то дрянной колбасой. Я чётко осознаю и помню, что отец умер полгода назад, но не боюсь нисколько, мне любопытно, зачем он пришёл сюда. Отец начинает монотонно рассказывать о своих делах, про работу, про халтуру, препирания с начальством, о том, что сделал новый бак для воды на дачу и не знает, как его вывезти, и т.п. Всё это частности и банальности, но мне почему-то так приятно его слушать – гораздо приятней, чем учёные или философские разглагольствования. Он не был великим мыслителем, мой отец. Он был простым человеком, но оттого не менее значимым для меня. Последнее, что я помню, - отец сделал хитрое лицо и проговорил, словно в назидание:

-Мы с тобой ещё посидим, выпьем, погоди вот только, с делами разберусь. Да сам не торопись, не спеши. Бывает, не терпится, не сидится, душа просит: отпустите меня! – а какой смысл? Думаешь, тут легче будет? То же самое и будет. Как во сне: вроде и так, а вроде и не совсем так. Коль жил ты здесь как говно – так же и там будешь. Так что думай головой-то!

Я украдкой поднимаю уголок газеты, в которую завёрнута колбаса. Там говорится о каком-то юноше, попавшем под трамвай. Пьяный, он бросился на рельсы, и ему отрезало голову. Там было даже фото, но мне стало так жутко, я отвёл глаза, затрясся, кинулся куда-то прочь… и очнулся рядом с Виолеттой. Она тихо спала рядом, мы лежали под одним покрывалом, как пришли, в одежде. Я осторожно повернулся. Рядом с нами на том самом диване спали поперёк ещё двое или трое. Прямо у моего лица колыхались чьи-то длинные русоватые пряди. Я машинально схватил и дёрнул. Существо возмущённо заурчало и заворочалось, я испуганно отвернулся к Виолетте, обнял её и отрубился.

Разбудила она меня уже засветло. Отвела на кухню, пока все спали, мы пили кофе. В голове царил полный бардак. Роились обрывки видений, воспоминаний, мыслей и ощущений.

-Всё будет в порядке, - будто прочитав мои мысли, проговорила Виолетта. – Потом, позже, ты разберёшься сам и осмыслишь то, что увидел.

-Но что… это было?

-Не больше, чем ты сам…

-А всё-таки?

-Тебя просто пригласили в путешествие… внутрь себя… ты увидел лишь начало пути, а дальше испугался… и решил вернуться. Но я надеюсь, это не в последний раз.

Я сглотнул тошноту и задал мучивший меня вопрос:

-Так кто ж был тот мальчик?

-Мальчик меня очень беспокоит, - будто не слыша меня, заговорила Виолетта. – Волосы длинные, а мозгов мало… вернее, они есть, но в голове бы порядок навести. Зря мы вчера провокацию устроили, эх, зря! Они потом разборку учинили, а в полпятого он ушёл отсюда. Пьянющий, как чёрт. Куда пошёл? Дурачок… Как бы под трамвай не угодил!

Светлояр, жрец-хранитель общины "Родолюбие",

18 мая 2004

Hosted by uCoz