|
А мир был чудесный, как сопля на стене,
А город был хороший, словно крест на спине,
А день был счастливый, как слепая кишка…
И он увидел Солнце…
Егор Летов. Он увидел Солнце (1986)
– Солнце, – забормотал Павел Максимович, повернув взор свой вовнутрь
оконного колодца, зияющая чернота которого неприкрыта была никакой
занавеской. – Огромный огонь мира. Скоро мы придем к тебе. Дай нам только
немного времени. Дай нам только вылечить все болезни, убить всяческую
скорбь, и мы придем к тебе. Мы станем такими же, как ты, которое и ночью
горит по другую сторону земли. Мы станем такими же, как ты, которое светит
на огромное расстояние, не заботясь о том, чтобы беречь для себя самого
энергию жизни. Может быть, для этого нам придется умереть, но мы оставим
после себя взошедшие живым золотом поля, и заводы, выплавляющие крепчайший
металл, и люди будущего возьмут его и сделают себе крылья, чтобы прийти к
тебе, солнце...
Илья Масодов. Черти
Пролог.
1. Девять кругов.
2. Свет.
3. Дорогой волка.
4. Желанная боль.
5. Новая жизнь.
6. Солнце.
Пролог.
В будущем все было совсем по-другому… Человеческая деятельность привела
к чудовищному загрязнению всего сущего на Земле – как физическому, так и
духовному, возникновению парникового эффекта и, как следствие,
глобальному потеплению, которое предрекали ученые еще в конце ХХ века.
Земная поверхность стала непригодной для человеческого существования –
вечная мерзлота на полюсах оказалась не такой уж вечной, вода покрыла
практически весь земной шар, а климат на оставшихся клочках суши был
настолько раскален, что выжить смогли лишь некоторые виды насекомых,
рептилий и млекопитающих, а также растений. Все это приобрело в связи с
мутациями – естественными и техногенными – невероятные формы.
Но человечество не исчезло с лица Земли окончательно… выжившая его часть
перебралась внутрь. Располагавшие достаточными связями и финансовыми
ресурсами люди переселились в гигантские подземные и подводные города,
связанные между собой сложной сетью коммуникаций, их образ жизни мало
изменился в сравнении с надземным. Остальные же, а это, естественно,
большая часть, вынуждены были выживать. Некоторые пытались
самостоятельно прокормить себя, их стали называть отшельниками,
большинство же – сбилось в стаи и устроили поселения в заброшенных
шахтах, метро, канализациях, норах… В столь суровых условиях подземной
жизни эти люди утратили сдобность видеть, если, конечно, остались в
живых…
1. Девять кругов.
Если где-то есть ад, он выглядит именно так…
Тьма. Невообразимая кромешная леденящая душу и тело тьма.
Вонь, истошная заунывная затхлая вонь, выворачивающая наизнанку
внутренности.
Отовсюду доносятся душераздирающие стоны боли и отчаяния и крики, рвущие
на части мозг, но никто уже не обращает на них внимания.
Узкие проходы канализационных коммуникаций с прорвавшимися от старости
трубами, темные скользкие норы и подвалы, все, что когда-то было
придумано цивилизацией для облегчения человеческого быта, превратилось
теперь в единственное возможное место существования этих… существ,
именующих себя людьми по инерции. Грязные слепые и голодные – эти
блеклые скелеты, потомки глупцов, вознесших себя к вершинам эволюции,
считавших себя венцом природы… Они обречены на волочение жалкого
существования… но, к счастью для них, не долго, ведь продолжительность
жизни в этих условиях составляет теперь 30-35 лет.
Все, что занимает мысли этих людей – поиск еды, облегчение собственной
боли, секс, как единственный способ получить хоть какие-то приятные
ощущения, и возможность провалиться в тупой мертвый сон без сновидений.
В жизни этих людей нет места любви, хотя, не ново это… просто теперь в
их лексиконе нет даже этого слова. Венерические, онкологические
заболевания, СПИД, вирусы QWI, GJT-19/3 и болезни, которым не придуманы
названия, стали врожденными. Вечно кровоточащие корки незаживающих ран,
гноящиеся кожные покровы и гниющие внутренности и сознание – лишь малая
часть того, что обрекает на муки этих… эээ… существ.
Нет больше семей – каждый сам за себя.
Дети рождаются и умирают – никто не обращает на это внимание. Тут и там
снуют они, вечно больные, худые, единственная радость жизни которых –
найти где-нибудь полудохлую облезлую крыску и жадно съесть ее еще теплую
и сырую, забившись куда-то в угол, пока не отобрал ее кто-то из взрослых
или более сильных сверстников. У этих детей нет родителей. Матери
отбрасывают их от себя, едва те научатся ходить. Тех, кого не сожрали
сразу после рождения их более удачливые родственнички. Выживает самый
приспособленный. Это повышает шансы вида на дальнейшее существование, но
никто, естественно, не заботится об этом.
Умерших тоже тут же поедают – решаются сразу две проблемы: перестают на
время ныть сведенные голодом животы и не нужно хоронить или сжигать
трупы – ведь обглоданные и облизанные до блеска кости не могут стать
причиной эпидемии – их просто сваливают в специально отведенном для
этого углу коммунального подземного лабиринта всеобщего страдания,
именуемого жизнью.
***
И среди всего этого гниющего, вопящего, заразного безумства живет она.
Она практически ничем не отличается от жильцов этой истошной клоаки
существования. Она лишь умеет мечтать.
В этом мире (нет, скорее, вечной bellum omnius contra omnes (лат.) –
«войне всех против всех», как изрек Гоббс в запыленном XVII веке) ни у
кого нет друзей, но, собравшись в стаи, всегда легче выжить – так что
слабые, по большей части морально слабые, ищут поддержки у сильных, а
те, в свою очередь, объединив их вокруг себя, добиваются большего
социального веса, ведь и в этом анархическом строе беспросветного
отчаяния есть иерархия – строжайшая давящая подчиняющая стихийная
система. Эти процессы происходят в любом обществе на всех стадиях его
развития, но в подобных условиях они просматриваются наиболее явственно.
А она всегда одна. Она даже не помнит свое имя. Почти все время,
свободное от добывания пищи и сна, она проводит в одиночестве. Она
подсознательно хочет покинуть это место, она знает, что где-то есть
нечто иное… но как туда попасть?
Сколько себя помнит, она каждый день всегда делает одно и тоже, впрочем,
как и все здесь. Проснувшись, отправляется она на поиски хоть
чего-нибудь съестного: крыса, таракан-мутант размером с кошку – за
счастье. Она берет свой верный железный ржавый прут и уходит на охоту.
Она, как все, обязана принести часть добычи старейшинам поселения – оно
и понятно, ведь эти люди выполняют очень важную для всего сообщества
задачу – берегут остатки традиций, не дающие людям опуститься
окончательно (а ведь это всегда возможно), решают споры, не допуская
кровопролития, изгоняют или приговаривают к смерти (что практически одно
и тоже) неугодных или нежелательных членов сообщества…
Она очень хороший охотник и всегда приносит старейшинам большого сочного
таракана, видимо, поэтому они не возражают против присутствия этой
своенравной и странной девицы, хотя и пытаются всеми возможными
способами стереть ее личность и втоптать мечты в отвратительную
гнойность действительности своими гниющими заживо ногами.
Она всегда пытается растянуть охоту на как можно более длительное время,
однако с приливом – когда мертвая вода в трубах и норах поднимается выше
щиколотки, она обязана вернуться.
После тошнотворного пожирания добычи начинается самая страшная и,
кажется, почти вечная часть дня…
Ее молодое упругое тело всегда привлекало мужчин, хоть они его никогда и
не видели из-за своей врожденное слепоты, ведь кому нужно зрение в
полной тьме? Она испытывает отвращение к этому грубому страшному
грязному ритуалу, называемому коротким словом «секс», ведь практически с
детства он ассоциируется у нее с насилием и болью… Когда мужчина, а чаще
– несколько мужчин – сразу или по очереди, наваливаются на нее, она
старается отключиться и уплыть в своих мыслях куда-то далеко-далеко, где
воздух свеж, вода чиста и нет вокруг этих отвратительных вонючих тварей.
С каким ожесточением некоторые из них, кажется, рвут ее нежную плоть
изнутри! Раньше после этого она еще несколько дней не могла избавиться
от ноющей тупой мерзкой боли… но потом ее тело привыкло… ведь привыкнуть
можно к чему угодно и даже боль чувствуется притуплено и как бы далеко,
как не своя…
Почему они так делают? Почему причиняют они ей такие страдания изо дня в
день? Потому ли, что мстят за то, что, когда они не могли еще постоять
за себя, с их мальчишечьими телами делали тоже самое?.. Или вся убогая
жизнь делает их такими жестокими?.. Или хотят вдоволь насладиться ее
прекрасным телом, ведь не каждый раз им достается именно оно?.. Или ее
тело слишком прекрасно для этого места, именуемого домом, и должно быть
изуродовано немедленно?..
Как бы там ни было, она испытывает даже нечто вроде радости, когда,
нелепо дернувшимся больным грубым вонючим телом пару раз, все
заканчивается.
Она редко общается с соплеменниками – только в случае крайней
необходимости, но часто перед сном слышит разговоры женщин о сексе. И
странно, почти всем им этот социальный ритуал, от которого не уйти,
приносит удовольствие. Некоторые говорят о том, что им нравится только с
некоторыми мужчинами… Она же не видит особой разницы – лишь бы не
слишком больно и не слишком долго…
2. Свет.
После отвратительной вакханалии она имеет немного времени для самой
себя. Спать надо ложиться пораньше, чтоб отдохнуть перед предстоящей
завтрашней охотой – не так просто поймать огромного ядовитого
закованного в хитиновую броню таракана, как кажется на первый взгляд.
Свободное время она предпочитает проводить подальше от своего ужасного…
дома. Она единственная отваживается подниматься вверх по опасным
лабиринтам, кишащим мерзкими тварями, туда, где воздух обжигающе жарок,
но зато не так затхл и даже можно почувствовать нагой кожей его легкое
колыхание – подобие ветерка… Что манит ее с детства сюда, наверх, к
заветной решетке над головой? Конечно, возможность остаться наедине лишь
сама с собой… но и это не главное для нее… СВЕТ! Да, она видит здесь
свет! Она единственная из всего сообщества имеет эту способность.
Она стоит и смотрит на решетку и льющиеся сквозь нее струйки вселяющего
надежду света как завороженная. Привыкшие к вечной тьме глаза ноют, но
она не может отвести их, хотя не видит ничего нового изо дня в день.
Лишь иногда что-то темное на время заслоняет свет – «видимо, какая-то
гнусная огромная тварь проходит мимо, – думает она. – Хотя, что может
быть омерзительнее тех тварей, с которыми живу я?..»
Она мечтает о том, что когда-нибудь все же сможет, несмотря на
нестерпимую боль от жгучего воздуха, пробраться наружу, чтоб увидеть,
что же источает это чудо, название которого ей неведомо, пусть даже это
будет последним, что почувствует она в этой жизни… она умрет счастливой…
Но ее мечты грубо прерываются – позади ей слышится странный шорох:
похоже на шаги, но кто может прийти сюда? Она оборачивается на них, но
не видит никого в густой мгле, которая может скрывать любую опасность
без намека на сострадание…
Сжав руками железный прут, она прислоняется спиной к горячей грязной
стене, скалится, готовясь убить любого, кто бы ни оказался перед ее
глазами.
Но на свет никто не выходит…
«Эй!» – кричит она в пустоту.
Тишина.
«Не могло же мне почудится? Тут явно кто-то есть…»
Внутреннее чутье ее никогда не подводит. Она уверена, что тут не одна.
Кто это? Звук был похож на человечьи шаги… кто-то из соплеменников решил
проследить за ней? Зачем? Ведь в это время она вольна делать все, что
хочет… да и вряд ли кто из них отважится подняться так высоко – в пекло.
Какой-то мужчина решил овладеть ею? Нет, живой она не дастся!
«А ну выходи!» – пытаясь придать своему голосу стальной блеск, рычит
она.
Слышится несколько осторожных шлепков босых ног по воде. Из тени
действительно появляется мужчина…
Но его запах отличается от вони ее сожителей… в их краях появился чужак?
Хотя, для нее все чужаки – она привыкла никому не доверять.
«Кто ты, и что тебе нужно?» – решительно спрашивает она, не опуская
ржавый прут и плотнее прижимаясь к горячей стене канализационного
тоннеля, хотя в облике незнакомца нет ничего угрожающего. Он не держит
никакого оружия в руках и не может спрятать его в одежде – просто то,
что на нем надето, очень сложно назвать одеждой – небольшой клок кожи
обмотан вокруг бедер и на шее висит цепочка с кулоном-микросхемой.
Незнакомец смотрит ей в глаза. О, как прекрасны его глаза! Чистые серые
как… как… она не могла их сравнить ни с чем, что ее окружало. Сомнений
не было – он ее тоже видит. Значит, скорее всего, это отшельник. Она
никогда не видела этих людей, но ее соплеменники с опаской и, не редко,
искрами страха в невидящих глазах упоминали о них. Но что делает он на
их территории?
«Не бойся меня, опусти свое оружие, тогда я представлюсь», – говорит он
ровным тихим голосом и показывает свои пустые ободранные ладони. Значит,
он знает, что она не слепа… откуда?
«Вот еще! Почему я должна доверять тебе?»
«Потому что… больше некому», – спокойно отвечает тот.
Любопытство берет верх над здравым смыслом, и она опускает прут, но все
же продолжает крепко сжимать его в правой руке.
«Кто ты, и что тебе нужно?» – повторяет она свой вопрос.
«Я отшельник. И верхний ярус – моя территория, если ты не знаешь. Кроты
не должны здесь появляться», – последняя фраза прозвучала с легким
презрением.
«Кроты?»
«Да, люди нижнего яруса. Ты ведь оттуда приходишь каждый день?»
«Так ты следил за мной?» – с раздражением, сильнее стиснув ладонью прут.
«Ты сама вторглась ко мне», – без эмоций.
«Я просто нашла здесь что-то очень дорогое для себя… не знала, что это
твое…»
«Я так и подумал, что ты видишь».
«Что я делаю?»
«Ты можешь то, что не могут твои родичи – твои глаза способны различать
предметы. Это называется «вии-деть», – объяснил он. – Но ты не
представилась, у тебя есть имя?»
«Когда-то было, но я не помню его», – грустно ответила она.
«Что ж, мое имя Волк, а тебя я буду называть Свет, если ты не против».
«Свееет, – протянула она. – Красиво, а что такое свет?»
Волк указал рукой на решетку.
«Видишь это? Это и есть свет. Он привел тебя ко мне, и именно так я буду
называть тебя. Ты ведь придешь еще?»
«Свет», – повторила она, глядя на самое прекрасное, что было в ее жизни.
Она не расслышала его последнего вопроса.
По уровню воды она почувствовала, что пора возвращаться домой.
Повернулась спиной к новому своему знакомому и со всех ног понеслась по
узкому низкому грязному проходу вниз – ведь опоздание строго каралось,
как и любое неподчинение. Он не стал ее останавливать.
3. Дорогой волка.
Волк не всегда жил один. Когда-то у него была мать, отшельница, но потом
она умерла в муках от страшной болезни, которой еще никому не удалось
избежать… имя ей – старость. Отца своего Волк не видел. Мать
рассказывала ему, как тот погиб.
Много приливов назад их семья жила на нижнем ярусе, где было не так
жарко, как здесь, и не так мерзко, как там сейчас. Но потом пришло
злобное грязное племя слепых людей – они убили ее мужчину, а ей самой
чудом удалось бежать. Она поселилась почти у самой поверхности земли,
где была практически невыносимая жара, чтоб кроты не смогли добраться…
до них – тогда она ждала ребенка.
Мать всегда предостерегала Волка от спуска, хоть там и не так трудно
дышать, но он все же иногда спускался туда. Кроты слепы, но все другие
их чувства обострились из-за этого – Волк научился ходить практически
бесшумно даже по воде.
Однажды Волк спросил свою мать, что означает его имя. Та попыталась
вспомнить, но люди так давно покинули поверхность, что теперь это почти
просто звук… кажется, так называлось смелое, гордое и благородное
животное… но вот как оно выглядело, об этом забыли даже древние легенды.
***
Наступил новый день – смену суток всегда можно определить даже под
землей по движению воды, вызванному притяжением Луны. Волк с самого утра
ждет, когда же он снова увидит ее, хотя приходила она всегда в одно и то
же время. Как начало биться его сердце, когда едва уловимыми
циклическими колебаниями вода дна норы подсказала ему, что ждать
осталось не долго.
Он направляется туда, к заветной решетке, где они вместе смотрели на
свет… миллион раз порознь и лишь один раз вместе…
…Ее все не было… она не может не придти… только не теперь… Волк начал
беспокоиться… даже если он чем и обидел ее вчера, она не откажется от
света…
Он уже собирается спуститься к ней сам, несмотря на смертельную
опасность быть обнаруженным, как из темноты возникает она. Радость ее
прихода сразу же перерождается тревогой – она ужасно бледна, держется за
скользкую твердь канализационного тоннеля, чтобы не упасть в чмокающую
гниль, называемую водой… по ногам ее течет толстой полосой густая кровь…
Она смотрит Волку в глаза своими бездонными, полными тоски и страдания
чистыми озерами слез – и ему не нужно уже спрашивать ничего…
«Ты не обязана была это делать…»
«Я туда больше не вернусь», – тихо шепчет она бескровными губами, но ее
тон не вызывает сомнений в твердости решения. Она глубоко кашляет и изо
рта ее вырывается кровавая пена, глаза мутнеют, тело теряет равновесие…
если б ни прекрасная реакция Волка, девушка свалилась бы в смердящую
слизь воды.
***
Себя она находит в незнакомом месте, тускло освещенном небольшой, но
глубокой норкой в тверди земной. Низ живота и некоторые другие части
тела все еще продолжают тупо монотонно болеть.
Она лежит не на лысом грязном склизком полу, как обычно, а на чем-то
мягком и теплом, похожем на волосы или шкуру крысы, но только очень
большой, на которой уместиться может она вся. «Интересно, чем же
питалась эта крыса, раз выросла до таких размеров?» – первое, о чем
думает она.
Она переводит свой взгляд с меха, чтоб осмотреть место, в которое она не
помнит, как попала. Это небольшая норка с душными земляными стенами, из
которых торчат концы корневищ неведомых деревьев, на стенах этих растут
блеклые лишайники и мало ли что еще, в гуще чего копошатся мелкие
подземные твари, низким страшным потолком, угрюмо нависающим над нею
всей массой находящихся выше слоев земли, жизни, раскаленной атмосферы и
невообразимой пронзительной, оглушительно раздирающей пустоты космоса.
Дышать трудно и больно из-за обжигающей густоты воздуха, который,
кажется, можно загребать покрытыми гнойными язвами ладонями, лепить из
него ненавидящими саму жизнь пальцами прозрачных уродливых существ и
пускать на пол норы, чтоб те, разбегаясь и затаиваясь в темных, как
сознание, уголках подземной обители, рано или поздно, набрались сил и
умения, выбрались из своего укрытия, чтоб уничтожить всех остальных
тварей, населяющих этот огромный лабиринт вечного страдания и унылой
боли.
Рядом с ней на земляном полу сидит Волк, загнув левую ногу под себя и
обняв руками правое колено, прижатое к груди и положив на него
подбородок и светлую бороду, грязные слипшиеся пряди его волос
разбросаны по сильным плечам, покрытым глубокими шрамами борьбы за
существование, впрочем, как и все его тело. Он просто сидит и смотрит на
ее грязное юное красивое лицо грустно-лучистыми серыми глазами. Их
взгляды встречаются.
«Это твой дом?» – после непродолжительной паузы взгляда непонятно с чего
спрашивает она, просто ей хочется снова услышать его глубокий голос.
«Теперь и твой… Я тебя никуда не отпущу».
Его слова звучат, словно действительно все так и будет.
«Свет, смотри, – говорит он. – Я поймал тебе поесть».
Волк протягивает ей огромного бурого таракана с поникшими после смерти
длинными усами. Она берет это мертвое существо и привычным движением
сильных рук с хрустом разламывает его прочную броню и начинает
высасывать его сырые сочные внутренности.
4. Желанная боль.
Она больше не вспоминает о том кошмаре, в котором жила до встречи с
Волком, сколько себя помнит. Теперь она могла бы сказать, что почти
счастлива, если бы, конечно, в кромешных уголках своей памяти смогла бы
отыскать это слово, забытое цепью поколений, волочащих обрывки своих
убогих жизней в нескончаемо-кровавом потоке скользкого, смердящего,
омерзительного существования.
С Волком вместе ходят они на охоту; обнявшись, спят на мохнатой вонючей
шкуре непонятного огромного зверя, он рассказывает ей древние легенды,
переданные ему матерью, о том, что было, когда не пришел еще в наказание
людям нестерпимый жар и они жили на поверхности… Но особенно переполняет
ее изнасилованную душу непонятное легкое и, вместе с тем, томящее
чувство радости, когда смотрят они вместе на самое прекрасное и
удивительное, что только может быть в жизни – на свет, сочащийся из
таинственного, пугающего и манящего верха. Теперь знает она, что свет
живет не всегда – он умирает, чтоб снова возродиться через некоторое
время и заставить ее улыбаться… Может быть, это уже совсем другой свет?
Не тот, что видела она в прошлый раз? Или просто источающее его существо
должно набраться сил, прежде чем засиять снова?
Иногда, но все чаще и чаще, возникает в ней новое, щемящее желание –
испытать от Волка боль… ту же рвущую на кровавые ошметки боль, что
причиняли ей мужчины ее племени… но как сказать ему об этом? Она смотрит
на его сильное тело, в котором скрыты неизведанные еще возможности
необузданного секса, по-рыбьи тупеющими глазами, и по ее телу пробегает
волна шквальной сковывающей дрожи предвкушения сладостного страдания…
Она не может больше удерживать это в себе, не может совладать со своими
мазохистическими искушениями.
Она подходит к Волку сзади, прижимается своей обнаженной грудью к его
широкой сильной украшенной шрамами и струпьями спине, кладет подранные,
покрытые гнойными мозолями от ржавого прута руки ему на живот, льнет
потрескавшимися воспаленными губами к нижней части его шеи… Она целует
его все с большей нагнетающейся страстью, начинает кусать… и вот, не
совладав со своим возбуждением, оставляет на его коже кровавые следы
зубов, расцарапывает его грудь и живот…
Она слышит стоны мучительного наслаждения своего мужчины – и нет для нее
прекраснее звуков. Он поворачивается к ней лицом, сильно и страстно
прижимает к себе ее изнемогающее от желания трепещущее тело, но не
грубо, как делали это другие мужчины, вызывая в ней только отвращение,
сопровождавшееся порой приступами рвоты.
Они, прижавшись, утопают в глазах друг друга, их губы сливаются в
долгом, как жизнь, и страстном, как сама смерть, поцелуе; руки Волка все
сильнее прижимают ее к груде камней, из которых сложено его прекрасное
тело.
Он целует ее подбородок, шею, ложбинку между округлыми, налитыми
нерастраченным наслаждением, податливыми грудями… ниже – вздрагивающий
от его прикосновений живот…
Он приподнимает ее и сажает на торчащий из свода норы мощный корень
растущего где-то наверху векового древа. Его руки разводят ее колени, и
вот его язык входит в нее… она чувствует приятное покалывание его усов и
бороды в налитом страстью, как кровью, жаждущем наслаждения и боли,
месте своих неописуемых мук и непознанных до сего момента наслаждений…
О, что же он с ней делает! Она никогда еще не испытывала таких ощущений!
Из ее приоткрытого пересохшего рта вырывается сдавленный всхлипывающий
стон, все тело погружается в упоительное жесткое трясущее вязкое
вещество, заслоняющее глаза кроваво-красной пеленой…
Как в забытьи, она чувствует, что в тело ее резко проникает пульсирующий
упругий горячий огромный член Волка. Острая боль растяжения еще не до
конца заживших после последнего контакта с мужчиной тканей пронзает ее
тело пополам и вырывается криком наслаждения из натужно раскрытого рта
запрокинутой от блаженства головы.
«Не останавливайся! Не останавливайся!» – кричит она в исступлении.
Да он и не собирается. С каждым его движением все глубже проникает в нее
упоительная сладостная боль, растекаясь по всему телу, словно вонзаются
в него сотни острых и тупых штыков, донося до каждой клеточки опьяняющий
трепет первобытного восторга.
О, хоть бы это ощущение никогда не прекращалось! Так и умерла бы она
прямо на этом месте от физического истощения…
Но, как долго бы ни длилось что бы то ни было, оно неизбежно должно
закончиться. Нет исключений из этого вселенского закона, ведь это
основополагающее условие любого развития… Так происходит и на этот раз.
Волк, дойдя до наивысшей точки наслаждения, кажется, пытаясь полностью
проникнуть в мягкую скользкую плоть ее, стальной хваткой сжимает
подрагивающие девичьи бедра, что отдается в них приступом резкой боли и
удовольствия.
...Она глубоко вздыхает и медленно выпускает воздух через нос, закусив
нижнюю губу. Она не может шевелиться, не в состоянии даже самостоятельно
слезть с корня, разодравшего ее кожу в нескольких местах своей грубой
корой, предназначенной для проникания сквозь твердь земли, а уж никак не
для ласк юного тела.
Волк берет ее на руки и, окровавленную и ошалевшую, относит на шкуру,
бережно кладет и целует в полузакрытые глаза.
«Я знал, что рано еще… не до конца зажили твои увечья», – с сожалением в
голосе произносит он.
«Я именно этого и хотела», – еле слышно шепчет она, погружаясь в
забытье.
5. Новая жизнь.
Время течет вместе с потоком мертвой воды под окровавленными ногами, но
они не замечают его движения. Все убожество окружающей жизни и почти
невозможность выживания в таких жутких условиях только оттеняют их
светлые чувства друг к другу. То, что живет в их сердцах можно сравнить
разве что со светом, сияние которого влекло их обоих к той заветной
решетке, светом, который привел их друг к другу, перевернул их жизни,
подарил им то, о чем они не могли и мечтать.
Как светятся ее глаза, когда сидят они рядом на шкуре, и пальцы ее
перебирают его серые длинные волосы. Светятся так, что он не может
отвести от них свой взор. В такие редкие тихие минуты успокоения и
посвящения себя друг другу все убожество окружающей действительности
просто перестает для них существовать: ни болевая жгучесть воздуха, ни
медленно убивающая отравленность воды, ни постоянная опасность,
исходящая от тварей, населяющих эти вонючие жаркие проходы, ни трудность
добывания пищи… Разве могут все эти мелочи омрачить их радость от
пребывания вместе? Кажется, так будет вечно… так просто ДОЛЖНО быть
вечно! Ведь по-другому все теряет смысл: незачем бороться с постоянно
подкрадывающейся смертью, если все измениться – не будет больше их
жизней… Если не будет больше того волшебного света, название которому им
неведомо, к чему будет тогда все остальное, тем более, по большому
счету, у них кроме этого света и нет ничего?..
Время идет, и некоторые вещи все же меняются под его уздой. В наибольшей
степени такие изменения постепенно начали проникать в Свет. Ее живот
постепенно начал набухать, как у женщин ее племени, после чего, кривясь
и крича от боли, исторгали они из своих недр орущих больных детишек,
большая часть которых тут же сжиралась соплеменниками, остальные –
пожирались самой жизнью…
Волк объяснил ей, что это будет и его ребенок, и что они теперь несут
ответственность за новую жизнь. Он запретил ей ходить на охоту, несмотря
на ее заверения, что ей совсем не трудно это делать и с ним не угрожает
ей никакая опасность.
Как же долго тянется время, которое они вынуждены проводить не вместе!
Она просто сидит и смотрит на свет, мечтая, что может быть когда-нибудь
они или их дети, а, может, дети их детей… выдут не поверхность и смогут
увидеть то, что источает этот волшебный свет, благодаря которому она
может видеть самое прекрасное на свете существо – своего Волка.
И как же радуется она всякий раз, когда слышит приближающиеся знакомые
шаги! Снова видит его! Какое счастье – просто видеть его! Вот сейчас
подойдет он и бережно обнимет ее… обнимет их…
Так проходило время. Каждый день был похож на другой.
Но сегодня почему-то он задерживается. Свет начала волноваться, ведь он
всегда приходит почти в одно и тоже время. Что же могло случиться?
Нехорошее предчувствие отвратительным тараканом появилось в сердце ее.
Надо подождать. Он обязательно придет. Он просто не может не прийти.
Придет. Просто ждать…
Но просто сидеть и ждать, уповая на судьбу она не может – не такой
человек. Она берет в руку свой ржавый прут, немного крутит им в воздухе
на вытянутой руке, улыбается, вспомнив, как однажды убила им ту
отвратительную огромную тварь, что пыталась сожрать ее, когда она
возвращалась вниз от решетки, определившей развитие ее жизни.
Но время не ждет. Надо найти Волка и чем раньше, тем лучше. Но куда
идти? По обычному маршруту охоты? Да, скорее всего, он пошел туда. Надо
начать поиски именно с этого места.
Она идет по темным вонючим коридорам и тоннелям, иногда поскальзывается,
но успевает ухватиться за какую-нибудь корягу или выступ в стене. Она
идет молча, пытаясь услышать шаги Волка, ведь звать его голосом очень
опасно – это может привлечь какую-нибудь очередную ужасную тварь или
кого-то из ее бывших соплеменников, а уж они-то не упустят возможности
наказать ее за побег смертью.
… Она побывала, кажется везде, прошла весь маршрут их охоты, но нигде не
встретила Волка – ни живого не мертвого. По крайней мере, она не видела
его трупа, значит есть еще место надежде… может, он вернулся домой
другим путем и теперь не находит себе места, куда же она запропастилась?
Надо срочно возвращаться.
Она бредет обратно, в душе ее надежда еще жива, но тревожное щемящее
чувство все сильнее тисками сдавливает сердце и заставляет подступать к
горлу комок слез.
Она уже совсем недалеко от того места, где впервые увидела его. Еще один
гнилой поворот и она увидит свет, струящийся из решетки. Вот и он. Она
останавливается – воспоминания захлестывают ее и несут в не очень
далекое прошлое…
Она переводит взгляд вниз на скользкую гниющую воду, но она почему-то
сегодня приобрела красноватый оттенок… она переводит глаза ближе к стене
– там краснота несомненно гуще… Нет! Этого не может быть! Просто не
должно так быть!
Она устремляется туда…
В темноте она на ощупь пытается отыскать источник крови, ведь сомнений
нет, что это кровь… Неужто самому страшному в ее жизни, о чем она не
смела даже подумать, суждено осуществиться???
Ее руки натыкаются во тьме на что-то теплое – это человеческое тело. Она
хватает его и волочит на свет. О нет! Ее самые страшные предположения
оправдались!
Но что это? Он еще дышит… Он жив! Какое счастье, он жив! Она сможет
выходить его и все будет как прежде. О, только дыши, только не покидай!
Не умирай, любимый!
«Свет… – шепчут холодные губы. Она нагибается к нему, чтоб лучше
разобрать его слова, да и вообще, быть к нему поближе. – Позаботься… о
нем… я умираю...»
«Нет… что ты… такое… говоришь,» – сквозь слезы шепчет она.
«Кроты… они напали на меня… тут опасно… уходи… уходи… Свет…»
Тошнотворная боль сдавливает ее сердце. Она стоит на коленях рядом с
телом любимого и как тональность наблюдает его уходящую жизнь. Последнее
слово. Он умер с ее именем на устах. Последний выдох. Последний удар
сердца. О, это невыносимо! Она не хочет больше жить! Зачем?
Нет, она должна жить. Она должна покинуть это место. Немедленно. Зайти
домой, забрать шкуру и уйти. Она должна защитить нерожденного ребенка.
6. Солнце.
До дома она идет, опираясь одной рукой на стену, другой – на ржавый
прут. По дороге ее несколько раз рвет. Последний раз – с кровью. Нет,
как же теперь жить? Не должно быть так! Не должно…
Вот и дом. Взять шкуру – и бежать отсюда. Срочно. Куда? Да найдет она
укромный уголок в этом лабиринте, чтоб жить там с ребенком. Конечно
отыщет. Главное – скорей уйти.
Она подходит к шкуре, и тут ужасная боль наваливается ей на живот,
сдавливает и крутит ее внутренности, рвет ее на части.
Роды?
Да, из-за переживаний этого дня у нее начались преждевременные роды.
Она не раз видела, как делают это другие женщины, и была готова к боли,
но рожать в таких условиях? А вдруг ее соплеменники найдут их? Ведь они,
должно быть, где-то близко… Она старается не думать о самом страшном…
…Он мертв. Нет, он ТОЖЕ мертв… Разве это можно вынести?
Все равно теперь, найдут ли ее и что сделают. Если б ее убивали – она бы
не стала сопротивляться. Зачем теперь жить? Жить… О, если б ее убили…
Почему они не приходят за ней? Эти гнусные твари – люди нижнего яруса –
теперь кажутся ей спасением.
Убитый Волк, мертворожденный ребенок, убитый любимый, никогда не живший
ребенок любимого, его убили, он не жил… она не смогла уберечь их обоих…
Это она виновата! Она во всем виновата! И ничего не исправить!
Что теперь есть в ее жизни?.. В жизни, которой больше нет… в том, чего
нет, ничего и быть не может…
Она собирает всю свою волю, несмотря на ужасную скрючивающую боль, она
идет. Идет к своей цели. Она должна. Должна сделать это. Это последнее,
что может она сделать.
Сжимает свой верный прут. Шаг за шагом. Медленно. Но она должна дойти. И
дойдет, чего бы это ей ни стоило.
…Она снова здесь. У ее ног лежит бездыханное тело любимого… но она
больше не может чувствовать боль. Она вообще ничего уже не может
чувствовать – на нее напало такое отупение, которое может прийти лишь в
подобной ситуации: уже ничего не больно, ничего не страшно, никого не
жалко…
Она останавливается под самой решеткой и прутом с остервенением всех
непонятно почему еще оставающихся в ней сил, крича от безысходности,
начинает выдалбливать ее из старинного бетона.
Ее ладони содраны уже почти до костей, кровь струится по рукам и,
очутившись в мертвой воде, смешивается с кровью мертвого Волка.
В конце концов, она оббивает бетон вокруг решетки, подпрыгивает и,
схватившись изуродованными руками за пруты, вынимает ее оттуда, а потом
с криком, вложив все страдание в это действие, отбрасывает ее в стену
тоннеля. Решетка, стукнувшись, высекает из стены искры и утопает в слизи
воды.
Она прыгает снова, цепляется за край бетона, подтягивается и вот она
там, где не была еще ни разу. Свой прут она забыла взять с собой.
Нет, это совсем не то, к чему она стремилась… она все еще не может
видеть источник света, он где-то выше. Но она дойдет, обязательно дойдет
и увидит все своими глазами.
Она очутилась в новом тоннеле, но он освещен – значит, источник света
где-то здесь должен быть. Там! Там светлее – она должна идти туда.
Наконец, она исполнит свою детскую мечту, она найдет.
Идти совсем не больно. Просто она не может этого чувствовать. Она
поднимается все выше – по наклонному полу, по ступенькам, становится все
жарче – жарко до боли в легких, но она и этого не чувствует…
Она уже не может дышать – ее тело отказывается принимать раскаленный
воздух, но дойти-то она должна!
…Тело ее слабеет и опускается грязный пол. Она больше никогда не
поднимется. Она так и не увидела Солнца, убившего ее своим жаром.
Она умерла без боли и без страданий, просто нечему больше было болеть и
страдать… Так жестокая серая действительность убила еще одно любящее
сердце… может быть, последнее любящее сердце на этой планете… во всей
Вселенной…
первая неделя весны 2006
| |
